Инкерманские штольни: свидетельствуют живые

   

Перед тем как предоставить слово оставшимся в живых участникам инкерманской трагедии конца июля 1942 г., предлагаю читателям внимательно всмотреться в фотографии, которые мы помещаем на этой странице. Это снимки из строго засекреченных архивов сначала немецкой, а затем, с 1945 г., Советской Армии.

Эти уникальные фотографии впервые публикуются в периодической печати. Мы их воспроизводим по только что (2004 г.) изданной в Москве книге "Борьба за Севастополь 1941-1942 гг. Дополнение к докладным запискам" (фонд "Москва—Крым", подготовка к изданию А.В.Ефимова). В книге использованы немецкая аэрофотосъемка Севастополя 1942 г. и фрагменты немецкой карты штурма города.

Гриф секретности с этих документов был снят в 1987 г. Однако ни тогда, ни позже в открытой печати не было рассказано о том, что же на самом деле произошло в Инкерманских штольнях, взорванных в самые последние часы обороны Севастополя. Да, мы знали о хорошо подготовленной операции по взрыву штолен, в которых хранилось много боеприпасов и вооружения. Но рядом были другие штольни, где в течение многих месяцев функционировали госпиталь на 5 тысяч раненых, спецкомбинат, военные мастерские, хлебокомбинат, где лечились, работали, жили, прятались от налетов и взрывов тысячи людей, в том числе дети. Кто и как их спасал, сколько погибло и сколько осталось в живых, доподлинно неизвестно. И потому дороги малые крупицы информации, которые приоткрывают завесу этой долго скрываемой трагедии.

Итак, свидетельствуют живые. Сегодня в основном это люди уже пожилого возраста, в июне 1942 г. они были детьми и подростками. Вполне понятно, что в кое-каких воспоминаниях есть пробелы, есть неточности, вызванные недостаточной осведомленностью, есть противоречия. Но все это вполне объяснимо.
"Это была Варфоломеевская ночь"

Валентина Сергеевна Лунева (Котлярова):

—Мы—коренные севастопольцы в шестом поколении. Оказались в Инкерманских штольнях всей семьей. Папа 1889 года рождения после эвакуации Морского завода работал в части, что находилась в штольне. Мама при штабе 25-й Чапаевской дивизии готовила, стирала. Мы, три сестры (1919-го, 21-го и 25-го г.р.), были зачислены в спецкомбинат. По 16 часов работали на швейных агрегатах, старшая—шила кирзовые сапоги, средняя сестра и я—меховые кожухи, брюки, гимнастерки, белье, маскхалаты—все, что нужно для фронта. Уже в последние дни обороны нам, сестрам Котляровым, и сестрам Сандуловым, доверили изготовлять запалы, для чего мы шили мешочки из парашютного шелка, которые потом в сопровождении комиссара Журавлева заполняли дробью уже в другой штольне, напротив, где хранились вооружение и боеприпасы.

В Инкерманских штольнях не раз бывал генерал И.Петров, а в начале июня прибыл адмирал Ф.Октябрьский. "Держитесь, девчата,—говорил он.—Севастополь мы не сдадим! На ваших руках производство и раненые". Мы и сами так думали, потому что были воспитаны в высоком патриотическом духе. А 29 июня за подписью Бобровой, директора 4-й госфабрики (теперь это фабрика им. Н.Ониловой ), мы получили маленькие справочки, что с ноября 1941 г. по 28 июня 1942 г. работали швеями-мотористками. И вот в 2 часа ночи взорвали штольню с боеприпасами.

Не передать словами, что это было! Варфоломеевская ночь! Все тряслось, как при землетрясении. Люди падали. Огромные камни с противоположной стены летели в нашу сторону, они забаррикадировали с той стороны дубовые двери. Через какое-то время появился офицер из штаба и начал тянуть меня поближе к входу. Там прорезалась небольшая дырка, и я, потянувшись за глотком воздуха, прильнула к этому оконцу. Увидела, как на моих глазах раздвигаются скалы, откалываются каменные глыбы и вся лощина покрывается валунами. Прошло еще немало времени, пока я услышала, что кто-то зовет: "Валя Котлярова!". Это были мама и сестры. Они оказались в подвале, где взрывались бутылки с шампанским, по колено в вине. Стали искать папу. Его завалило камнями. Там, на месте, он и погиб. А потом снова голоса: "Нас откапывают". Оказалось, немцы. Автомат мне в грудь: "Партизан?" Выгнали нас. Куда идти—неизвестно. Дом на улице Мясной (в самом центре, рядом с универмагом) разрушен. Хотели потом свои вещи забрать из штольни (ведь все наше осталось там), не пустили. Там все сожгли, было полно трупов.
"Стирали, перевязывали, спасали",

—рассказывает Инна Ивановна Касич 1924 г. рождения. Она и ее десятилетний брат Витя работали в армейском госпитале.

—Уже в первые дни войны председатель уличного комитета Прасковья Макаровна Запорожец (все ее называли тетей Паней) собрала жителей Петровой слободки, где мы жили, и позвала копать противотанковый ров, который проходил от Лабораторного шоссе (сейчас ул.Ревякина) до Инкерманских штолен. Люди работали с большим энтузиазмом. У всех были семьи, дети, и все понимали, для чего это надо. Рыли ров около двух месяцев. Вскоре меня, 17-летнюю, направили работать в госпиталь, который находился в учебном отряде. Оттуда домой к тете Пане мы носили белье, бинты, портянки, обмотки и прочую одежду. Женщины слободки стирали, гладили. Когда стали сильно бомбить, госпиталь перевели на Максимову дачу, а потом уже в штольни. Там я и работала в армейском госпитале, а рядом был и флотский. Штольня длинная. Вначале—смотровая и операционная. Перевязывали раненых. Зашивали. Поступали они в тяжелейшем состоянии. Раны загнивали, и в них уже были черви. По нескольку раз промывали и обрабатывали сулемой без перчаток и пинцетов. Сутками приходилось работать, не выходя из штольни. Стирали перевязочный материал, гладили и опять перевязывали. В одной штольне работали, а в другой—отдыхали, если была возможность. А раненые все поступали и поступали. Воду привозили на бричке, а когда воды не было, пили шампанское.

Со мной находился мой брат Виктор, ему тогда было 10 лет. Он тоже работал с армейским старшиной по фамилии Курзон. Когда поступали раненые, они с Курзоном раздевали, переодевали, писали записки, чья одежда, подписывали и регистрировали в книге поступивших. Брат разносил лежачим еду, воду. Когда немцы стали наступать, все содрогалось от взрывов, свистело, бомбы падали, как град. Госпиталь заполнен до отказа, раненые лежали на носилках, на полу, пройти было невозможно, приходилось через них переступать. Срочно нужно было эвакуировать раненых. Эвакуацией занимались два лейтенанта: Сергей Кардаш и Михаил Бубенников. У входа в штольню стояли две зенитки, выйти на воздух из-за бомбежек уже было невозможно. Потом мы увидели тело Сергея под бричкой, в которой воду возили, он был уже мертв. Вскоре эвакуация раненых прекратилась. И вдруг в штольне появился желтый дым, пустили дымовые шашки (только не знаю, кто это сделал—наши или немцы). Взрыва я не слышала. Страшное дело, все начали кашлять и задыхаться. Кто из раненых мог передвигаться, старались покинуть штольню, а кто не мог, по-видимому, так и задохнулись. У меня был противогаз, но я его отдала брату, а сама мочила тряпки и прикладывала к лицу, так делали другие люди.

Спаслись мы чудом. "Отходим",—приказал главный врач госпиталя. Военнообязанных повели на Максимову дачу, а нам сказали: разбегайтесь по домам. Уходили мы по противотанковому рву на Лабораторное шоссе.

Инна Ивановна не очень хотела рассказывать о том, что потом выпало на ее долю. Оккупация, немцы, полицаи, облава, Германия, лагерь, в котором она находилась рядом со знаменитой севастопольской девушкой Верой Снитко. Уже после войны, по свежим следам, И.И.Касич подробно написала обо всем, что пережила, что видела. Отдала свои воспоминания в горисполком. Написала про майора Ожилова из Ленинграда, про лейтенанта, который писал ей патриотические письма. Где находятся эти ее воспоминания, никто уже и не скажет. А тогда, возможно, удалось бы с помощью официальных лиц узнать о судьбе того майора или того лейтенанта или сообщить родителям, как погиб, спасая других, лейтенант Сергей Кардаш. Инна Ивановна Касич всю жизнь прожила в Севастополе, проработала младшей медицинской сестрой в операционной гинекологического отделения 1-й горбольницы.
"Это самое страшное, что я видел в жизни",

—говорит Станислав Захарович Крупенко. Был он в штольне с бабушкой, тетей и двумя ее детьми.

—Воды не было, ее заменяли шампанским. Детям—по 500 г. Взрослым по 700 г. А тут вдруг объявляют: все, у кого есть емкости, могут набирать вина сколько угодно. Помню такую картину: высокий мужчина в кожаном реглане стоит на бочке, говорит, что подойдут машины и желающие эвакуироваться на Кавказ могут уехать. А вход в штольню уже обстреливается немцами. Грузовик въехал прямо в штольню. Люди загрузились, только машина выехала—выстрел, огонь, и никого нет. И так несколько раз. И люди уже стали бояться выходить. Потом—ночь, взрыв. Обезумевшая толпа бросилась к выходу, а он оказался заваленным. С нижней штольни хлынуло вино, его было так много, что мы продвигались по колено в шампанском. Люди падали, многие уже не могли подняться. Помню, что рухнула стена и придавила тяжело раненных, находящихся в госпитале. А их там, говорят, было около трех тысяч. Потом нас согнали в Цыганский тоннель, где мы провели ночь. Наутро решили вернуться, чтобы взять свои вещи. Вошли, а там стоит сплошной стон умирающих людей.
"Гигантская глыба стала нашим спасением",

—пишет в редакцию Павел Эрайзер.

—Не знаю, поверите ли в то, что сейчас я не помню событий недельной давности, а то, что было 62 года назад, помню четко. Я постоянно был на руках у матери, хотя мне было уже четыре года. Ночью, когда все уже спали, раздался ужасающей силы взрыв. Многие так и не проснулись, а кто пришел в себя, через какое-то время потерял сознание от пыли и удушливого газа. Вероятно, мы находились вдали от эпицентра взрыва. Гигантские глыбы стали не только могилой для многих, но и спасением для некоторых—тех, кто оказался в пазухах между глыбами. В их числе был и я с матерью. Кто-то придумал примитивный способ спасения от удушья: помочиться в тряпочку, отжать и приложить к носу. Это дало нам возможность продержаться до тех пор, пока в проемы между камнями на лебедочном тросе начали спускаться немцы в противогазах с фонариками в руках. Они подносили вату с нашатырем к носу каждого, кто проявлял признаки жизни, того садили на стульчик, привязанный к тросу, и поднимали наверх. Вдали стояло несколько машин с красными крестами на бортах. Немецкий врач поголовно всем давал порцию касторки. Через какое-то время людей поили водой, легко кормили, переписывали фамилии и отправляли по назначению. Моя мать попала на работу в немецкий лазарет.
Маленькая циркачка

Людмила Степановна Тягнибеда 1928 г.р. пришла в редакцию со старым знакомым Владимиром Тимофеевичем Алябьевым. Они были знакомы еще в мирное, довоенное время, а потом встречались в штольнях.

—Жили мы на Зеленой горке. Я всегда была хрупкая, гибкая, любила гимнастику, умела стоять на голове. Отец работал комендантом завода шампанского в штольне. Мы все жили там, трое детей. Я училась в штольне в школе-семилетке. Семья от семьи отделялась простыней или одеялом. Штольни богатые, сухие, температура постоянная. Свет был практически до последних дней. Вначале там было много эвакуированных из Одессы, Николаева, потом они уезжали. Из Одессы цирк сюда привезли, и меня взяли для выступлений, сначала в штольнях перед ранеными, а потом и на передовой, куда возили на машине. Пела "Мама, милая мама моя". Часто крутили фильмы, особенно "Чапаева". Мне все было любопытно, лазала, где только можно было. Все были уверены, что Севастополь не сдадут. Под утро, когда взорвали штольни, наступила вдруг такая тишина, что все зазвенело. А потом слышу я: "Бум-бум, бум-бум-бум"—это большие камни полетели, затем грохот поменьше. А потом детский крик на всю штольню: "Мама!", и шум, говор, крики, хоть уши затыкай. Внутренняя стенка взорвалась. Когда гарь пошла в штольни, мужчины, в том числе мой папа, организовали спасение. И мы шли друг за дружкой. Потом—дыра, и немец кричит: "Рус! Рус, выходи!". Подняла голову—ничего не пойму: то ли солнце, то ли туман. Когда мы вышли, все были белые от пыли. Началась сортировка, одних направо, других налево. Немцы—в шортах, с косыночками, с фотоаппаратами. Вытаскивали чемоданы, рылись в вещах. Дети плачут, жара. Потом оставили двух часовых, один ушел к речке, другой задремал. Потихоньку начали люди расходиться. Про готовящийся взрыв мы ничего не знали, даже папа, хотя он там и работал. Но многие уже ушли до того, в том числе и моя подружка, мама которой числилась при воинской части. Их предупредили, что надо уходить. Я потом ей говорила: "Хороша подружка. Сама себя спасла, а мне ничего не сказала". Потом узнали—Ефремовы все ушли, Ибрагимовы, Диденко.
"Я землю эту целовала",

—сказала 75-летняя Лидия Гавриловна Пошивалова, которая девять месяцев провела в штольне.

—Оттуда нас и забрали через три дня после взрыва. Немцы сожгли раненых. Я видела все это. Я стала седой. Потом, уже после войны, пришла на это место. Я землю эту целовала.

Свои воспоминания Лидия Гавриловна отдала в инкерманскую школу. Хранит ли кто ее скорбные строки? Пригодились ли они летописцам истории, потомкам или их по прошествии времени просто выбросили на свалку?
"А братика спасти так и не удалось",

—не перестает скорбеть Евгения Андреевна Рогулина.

—В апреле 1942 г. разбомбило наш дом на ул. Одесской. Нас засыпало в щели, где мы прятались во время бомбежки. Мы задыхались. Откапывали нас матросы. Погрузили на грузовые машины. Трое нас было у мамы, я—старшая, самому младшему три года. Расположили нас в нижних штольнях, верхние были переполнены, но там был порядок. Внизу не было ни света, ни воды, ни туалетов. В первое время раздавали рис, чтобы не заболели. В последние дни июня полезли мы в штольню, где был хлебозавод, найти что-нибудь поесть. Нашли воду кислую для замеса. Слышим, солдаты разговаривают: "Да уже все готово". Потом поняла, что речь шла о взрыве. Но нас никто не предупредил. И он раздался ночью, когда мы спали. Край штольни обвалился. Начался пожар. Грохотало все очень долго. Мы задыхались. Мама мочила тряпки в кислой воде, чтобы мы через них дышали. Сколько времени прошло, не знаю. Услышали немецкие голоса, стали выходить. Что там творилось! Обезумевшие женщины ищут детей, дети—родителей. Крики. Плач. Еле-еле добрались до монастыря. Несколько дней лежали пластом. братик младший, надышавшись газом, так и не пришел в себя, умер. От голода мы все стали пухнуть, с тех пор у меня больные ноги. Когда возвращались в город, навстречу - пленные. Видимо-невидимо. Шли день и ночь, сколько же здесь осталось наших войск!

Е.Юрзицкая.

 

По материалам газеты "Слава Севастополя" http://slava.sebastopol.ua/?cnt=staty_show&id=4867&yr=2004&mnt=3&day=21

Экстремальный портал VVV.RU